|
Предлагаем вашему вниманию расшифровку записи обсуждения спектакля “Дракон” по пьесе Е. Шварца, представленного на фестивале “Славянские театральные встречи” в Брянске 24.05.2018 г.
Председатель жюри: Евгения Розанова — художественный руководитель фестиваля христианской культуры «Рождественские чтения», помощник художественного руководителя Московского театра «Школа драматического искусства» под руководством Анатолия Васильева по творческим и образовательным программам, многолетний председатель Всемирной театральной олимпиады, руководитель отдела творческих и образовательных программ московского театра «Школа драматического искусства».
Александр Иняхин – обозреватель журнала «Страстной бульвар», театральный критик (Москва).
Рида Буранова – театровед, театральный крититк (Уфа).
 Александр Иняхин
АЛЕКСАНДР ИНЯХИН. Все сложно и интересно. Здесь непонятно, что происходит, невозможно просчитать вперед развитие событий. Это безумно интересно.
Авторское, режиссерское начало спектакля. Режиссеру (реж. О. Молитвин) удалось вытащить из Шварца всю его трезвость, которая определяла ситуацию творческого человека в то время. Государство в то время как-то снюхивалось с фашизмом, и любое такое приближение, любые поиски этих связей переживались творческими людьми очень тяжело. И вы это простраиваете достаточно внятно и безжалостно иногда. С одной стороны, когда идет представление всех персонажей, я уже вижу психофизику героев, а с другой я вижу, как потом этот человек перерождается, переламывается, во что он превращается. Это такое движение в сторону Брехта. Это интересно.
Такого рода пьесы имеют два пласта. Первый – цена свободы, второй – что делать с этой свободой, и что эта свобода делает с тобой, это тоже очень важно.
Здесь сделана такая сухая вытяжка, хотя у меня не было ощущения, что история как-то упрощена. Она достаточно насыщенно развивается. Тут важно как раз, как, насколько персонажи, герои относительно своей роли, легенды «обратны» этой своей легенде. В частности, невероятное обаяние Дракона (арт. С. Лагутенко) делает странной его роль. С другой стороны, самонадеянный на первых порах Ланцелот (арт. А. Шидловский) оказывается в итоге очень жестким, черствым человеком. А трагической фигурой становится Эльза (арт. И. Кублицкая). Причем ее жесткость в начале (молодая Снежная королева) дальше и еще набирает.
Шарлемань (арт. Ю. Мартинович) самая интересная для меня фигура. Он мучается, он очень похож на близкую фигуру – на больного Мольера, который пришел к Людовику. Подкладка там, по-моему, такая. Актер замечательно играет этот ужас своего существования… И эффектное, странное, лицемерное существо – Генрих (арт. Д. Байков), который говорит человеческой интонацией, но стынет кровь от этой интонации. Продажа того, зачем ты пришел в мир, той роли, которую должен был сыграть здесь.
И ход, который требует отдельного комментария, может быть даже от режиссера. Роль Бургомистра (арт. А. Леная) играет женщина. Я видел в «Кабале Святош», когда Людовика играла женщина. Она просто играла Власть. Не было никаких смещений. А здесь есть некое смещение. Эти люди уже не воспринимают ситуацию, им все равно, кто ведет к алтарю девушку, у которой уже выкачана вся кровь, которой уже нечем дышать. Очень мощное решение. И сама среда демонстративно бесцветная, здесь нечем дышать. Это тоже дает приращение смысла этой истории. Интересно бы повстречаться с режиссером.
Рида Буранова
РИДА БУРАНОВА. Спасибо вам за спектакль. Хочу сразу сказать, что сегодняшний случай – это когда надо, наверное, разговаривать с самим режиссером. Приглашенным режиссером. Вы же с ним не постоянно работаете. Он поставил перед вами какие-то задачи и уехал. А вы теперь с этим живете. Тем не менее, я постараюсь разобраться во всем этом, хотя это очень сложно делать, так как не знаю, какой у вас репертуар, много ли у вас экспериментальных спектаклей, или для вас это – испытание, что-то новое.
Не хочу называть этот спектакль экспериментальным, потому что все эти «штучки» уже давно перестали быть экспериментом. То, что актриса играет мужскую роль – пожалуйста, можно пойти на спектакль какого-нибудь известного режиссера… И если уж так экспериментировать, сразу возникает вопрос, а почему Дракона не играет актриса, или еще кого-нибудь, почему так скупо. И дальше все эти режиссерские гэги — мне кажется, все это вторично, тележки из супермаркета, декорации, микрофоны, песенные вставки. Все это было. Из этого я делаю вывод, что для молодого режиссера – это абсолютно ученическая работа. Режиссер хочет быть в тренде… но все равно где-то себя останавливает, не знаю отчего. Может, из-за того, что труппа незнакомая. Это первая его работа в вашем театре? (Ответ из зала: «Нет!») Или просто побаивается, останавливает себя. Для того, чтобы это стало экспериментальным спектаклем, не хватает наглости, драйва. И традиционным это тоже не назовешь. Потому что здесь попытка раскрыть эту пьесу с совершенно другой стороны. Чтобы и зрителям, видимо, было не скучно, чтобы был какой-то актуальный спектакль в вашем репертуаре. Но мне кажется, что у спектакля псевдоэкспериментальная форма. На самом деле мне было все настолько предсказуемо, что как только появился Ланцелот в белом и увидела Дракона в черном, я сразу поняла, что в финале, скорее всего появится Ланцелот практически в костюме Дракона. Понятно, что это бесконечный процесс.
Но это про форму. Если я забываю про форму и говорю просто про содержание, здесь начинается совершенно другая история. Режиссер заложил форму и уехал. Очень сложно ее выдерживать – брехтовские приемы, эпический театр… Некоторые актеры забывают и играют нормальную человеческую историю. Для меня это гораздо интереснее, когда нету искусственной манеры игры, когда актеры не пытаются делать из себя роботов. Была задача режиссера – вы все обезличены, уже не люди, а какое-то такое общество. Но тем не менее, когда проскакивает какая-то человеческая интонация, это самое ценное, в какие-то моменты просто получаю удовольствие от того, что вдруг вижу какой-то намек на любовь, на человеческие взаимоотношения между Ланцелотом и Эльзой, когда происходит их танец, взаимоотношения матери и сына, меняющегося не в лучшую сторону. Когда же происходят попытки делать что-то искусственное, нарочитое, мне кажется, это не совсем работает, не украшает ваш спектакль. Когда появляются подруги Эльзы, начинают дурачиться, они немножко из другой оперы, начинается какая-то бытовая комедия, или еще что-то. Форма вроде как есть, но в спектакле, как мне кажется, она немножко спорит с содержанием. Во всяком случае, я делюсь мыслями сразу после просмотра, у меня не сложилась такая целостная картина. Может быть, дело во мне. Во всяком случае, спасибо!
Евгения Розанова
ЕВГЕНИЯ РОЗАНОВА. У каждого человека есть свое восприятие. Не стоит ожидать, что вы приехали на фестиваль, и вас все похвалили, или на этом фестивале вас все ругали. Я согласна с многими выводами, которые сделал Александр Борисович и с некоторыми вещами, о которых высказалась Рида Буранова.
Еще до спектакля я узнала о вашем режиссере, что это молодой человек, учился в ЛГИТМИКе, и что он прошел школу у двух совершенно замечательных современных режиссеров – у Анатолия Праудина и у Андрея Могучего. Это говорит о многом, школа очень хорошая. Но зная Анатолия Праудина, я понимаю, что как режиссер он существует в одном направлении, а как педагог – несколько в другом. Он обязан учить мастерству, дать определенный фундамент и развить то, что он считает нужным, что должно быть развито в режиссере. Как режиссер он (А. Праудин) очень жесткий, очень жесткой формы, очень конкретного, очень четкого содержания. Но с ним в жизни происходили разные вещи, и с какого-то момента, он, отошел от абсолютно авангардного театра, чьим провозвестником он был на петербуржской сцене, был самым крутым авангардным режиссером, когда еще многим это и не снилось. Когда появился Андрей Могучий, Анатолий Праудин совершенно пересмотрел свою позицию, режиссерскую палитру. Он вдруг открыл для себя Станиславского и был поражен просто как человек, а не как человек, которому нужно было учиться в институте и сдавать экзамены по Станиславскому. Он открыл Станиславского как профессиональный человек, увлекся им, влюбился в него, и пошло-поехало, состоялось новое открытие театральной методики Станиславского, потом точно так же – Мейерхольда, потом точно так же – Михаила Чехова, затем – Брехта. Праудин прошел совершенно новый путь, он как бы для себя закончил новую аспирантуру и создал свою группу.
В этом смысле интересно, что в программке написано «спектакль Олега Молитвина». Это круто, так написать. Это дерзко на самом деле. В данном случае он как бы наследует школу, которую он прошел. И в данном случае это достаточно жесткая школа. С одной стороны – это режиссер, который отражает умонастроения своих учителей, особенно А. Могучего, в том, как он решает для себя материал, который он взял для спектакля, в том, что он взял именно «Дракона».
Не могу сказать, что очень часто, но все-таки это название стало появляться на разных сценах, в том числе и МХТ, естественно. Был период «дракономании» лет 15-20 назад, совершенно в разных театрах, особенно в Прибалтике любили ставить эту пьесу.
Сожалею, что не видела ваш театр, не знаю, что вам свойственно. Но мне кажется все-таки, для вас это какое-то новое высказывание. Мне кажется, вам интересно работать в таком ключе, интересно работать с этим материалом, и с этим режиссером вам было интересно работать. Потому что я увидела все-таки цельно поставленный спектакль. Он придуман. Этот материал взят не случайно… для того чтобы высказаться практически на вечную тему – свободы человека у власти, зависимости человека от тех условий, в которых он существует, неумение человека быть самим собой. Человек не может научиться быть свободным ни в каких обстоятельствах. Здесь спектакль детерменирован абсолютно. Это тема, которая очень близка молодому художнику в театре. Это тема будет близка каждому поколению.
Другое дело, что в тексте, даже в этом жестком спектакле, пробивается Шварц-сказочник. То как строятся фразы, то, как звучит отдельный текст, уводит от очень лапидарного и жесткого отношения к тому, что происходит вокруг. В этом смысле именно шварцевский текст, соединенный с очень жесткой позицией режиссера, с его постановочной методикой, я бы определила, как очень своеобразный жанр вашего спектакля. Получилась жесткая публицистическая притча. Жанр публицистики заявлен с самого начала… Во-первых, он совершенно четко и однозначно заявлен художником-сценографом (О. Горячева), в том, как сделаны костюмы (Т. Стысина). Все работает на одно – стертые сознания и чувства людей. Абсолютно серое существование. Серый цвет доминирует, он может быть в оттенках, он может быть зеленоватый, или более темный, или мышиный, или светло-серый, начиная от стальных костюмов, грубо говоря, «гэбистов», выставляющих микрофоны, обслуживающего персонала. Или можно их назвать очень красиво «дзанни», сценическими персонажами, которые потом оказываются не простыми людьми. Я сначала подумала, вот как здорово придумано, рабочих одели в такую униформу, приличествующую действию. Но нет, они проходят через весь спектакль, они становятся и народом, и теми людьми, через которых осуществляется давление. В этом смысле я увидела очень четкую и осознанную картину этого спектакля.
Кроме костюмов, мне кажется, очень удачное оформление спектакля, в черно-белых тонах. Здесь очень жесткое высказывание. Черный цвет. Белые только стена с дверью в начале спектакля. Потом появляются стол и стулья, а во второй части спектакля мы видим праздничные столы, покрытые белой скатертью. Все остальное, опять же, черное, за исключением ступеней молочно-сероватого цвета. Вот эта резко расчерченная цветовая грань четко организована в пространстве. Мне очень понравилось, как организован принцип спектакля. Не только сценография, но и мизансцены. Конечно, это все создает режиссер вместе с художником. Молодой режиссер самостоятельно организует мизансценирование, весь рисунок спектакля, то, как расположены персонажи, общаясь друг с другом. Это очень четко продумано.
Очень дисциплинированный спектакль. Я бы даже сказала, что есть момент излишней дисциплинарности спектакля. Поскольку это не первый его спектакль в Гомеле, познакомившись с труппой, ставя, очевидно «Ромео и Джульетту» тоже с молодыми актерами, он выбрал для себя команду, молодежь. Не знаю, какая школа у молодой группы, может, разношерстные актеры, но – я очень чувствовала дисциплинированность этого спектакля. Очень старательное исполнение. Не хватает этому спектаклю в необходимой жесткости рисунка внутренней актерской свободы. Все персонажи – замкнутые люди, страх довлеет над всем. Вообще, тема этого спектакля – бесконечный страх, из которого кто-то вырывается, а кто-то так и остается, независимо от того, кто правит этой жизнью. Но внутри… Вот свободен ваш замечательный персонаж Дракон. Вот этот Дракоша – он такой мудрый, всезнающий. Так актер замечательно существует – раскрепощенно, внутренне абсолютно свободен… Хотя вроде бы и рисунок короткий по сценическому проживанию, но оставляет очень точный и яркий след. Действительно, по загривку такой холодок проходит, действительно, ну зачем все это нужно было… ну, жили как-то люди, справлялись… Ничего лучшего не произойдет. И не происходит. Вот эту тотальную безнадегу в позиции режиссера, в рассмотрении этой пьесы Шварца, я отношу в данном случае лишь к тому, что режиссер молод. Это ригорический подход в решении этой темы – общество, человек в этом обществе. Все молодые люди примерно так и считают: «Вся эта власть, мы все про нее знаем, выскажемся наотмашь». Это проблема молодого поколения. Дракон в вашем спектакле он знает и про эту жизнь, и про каждого человека, и про эту власть гораздо более глубокие и интересные вещи. Но сейчас дело не в этом.
Дело в том, что в вашем театре появился спектакль со своим собственным, очень четким высказыванием. Вы можете говорить, что не просто в вашем репертуаре есть такие авторы, что вот так играют актеры. У вас есть спектакли с темами. Есть спектакль, про который вы рассказали – «Ромео и Джульетта», «Дракон» с очень четкой и жесткой позицией. И есть тема. То, что в театре есть спектакли с четко обозначенной темой, очень дорогого стоит.
Мне как раз понравилось, как работают в этой дисциплинарно-строгой, выверенной режиссерской процедуре ваши актеры, практически все участники спектакля… Актеров очень хорошо слышно, они очень абрисно произносят текст. Когда я говорю о дисциплинарности, четкости вашего спектакля – в нем все очень четко обозначено. Обозначен, повторюсь рисунок мизансцены, рисунок, когда вы общаетесь друг с другом… все очень четко простроено.
И, конечно, когда Александр Борисович говорил о Шарлемане… это тот персонаж, который противостоит всему, сломанный персонаж, который и при прежней власти ничего не мог сделать, а при новой совсем согнулся. Он – та жертва, которая приносится всегда в подобных ситуациях. Шарлемань всегда будет жертвой, и она обозначена достаточно ярко очень хорошим актерским исполнением и очень точным пониманием режиссера, в какой форме должен существовать этот персонаж.
Я бы сказала, что для меня и содержательный момент, и момент формы существования в этом спектакле достаточно органично соседствуют друг с другом. Мне кажется, «Дракон» — удачная работа.
|
