|
Евгений Гришковец: «Я делаю русский стендап»
|
| Источник: newsgomel.by | 09 ноября 2018 года |
|
О себе он почти всё рассказал в спектаклях и книгах. Ведь его творчество во многом автобиографично. Поклонники драматурга, актёра и писателя Евгения Гришковца слышали со сцены даже о том, как он съел собаку. В этот раз автор представил гомельчанам новый спектакль «Предисловие» и не менее откровенно ответил на вопросы «ГВ».
 Белорусская фамилия?
– Евгений Валерьевич, ваши спектакли наполнены забавными воспоминаниями. А есть ли у вас интересная история, связанная с Новым годом? И не хотелось ли поставить спектакль, посвящённый какому-либо празднику?
– По этому поводу есть прекрасный анекдот. У Моисея берут интервью: «Вы 40 лет водили людей по пустыне. Скажите, были интересные, забавные случаи?» Вот, правда, на тему интересных случаев не люблю говорить. Недавно написал пьесу «Весы», которую поставил в МХТ имени А. П. Чехова. Это, в сущности, спектакль про самый главный праздник в жизни. Всё происходит ночью в провинциальном роддоме, где четверо мужчин пребывают в состоянии ожидания. В процессе спектакля рождаются дети. И это такой затяжной невероятный праздник ожидания чуда, которое, собственно, и происходит. – Есть мнение, что ваша фамилия имеет белорусские корни. Так ли ото? И какое у вас впечатление о нашей стране?
– В моей семье бытовал миф о белорусских корнях фамилии Гришковец. На самом деле фамилия украинская. Я бывал в черниговском селе Сиволожи, откуда родом мой прадед Пётр Гришковец. Красивые места. Но я родился в Сибири. Я человек сибирский. Для меня спокойный, умиротворяющий пейзаж, который я наблюдал, когда ехал из Смоленска в Гомель, незнаком. Я к нему непривычен. Также непривычен к горам. Меня бесконечно удивляет море. Мой привычный пейзаж – это сибирский, с лесом, холмами, мощными таёжными просторами и… полгода снег. А в Беларуси так чудесно. Два года назад я побывал в Гомеле, впервые играл в белорусской провинции, и мне здесь сразу очень понравилось. Я понял, что в этом городе гораздо лучше всё понимаю и чувствую, чем в Минске. Здесь какая-то идеальная провинция. Я таких чистых городов никогда не видел, даже в Голландии.
 – Чем ваш зритель связан с вами, но не как с актёром, а как с человеком?
– К счастью, сейчас основные зрители существенно меня младше. Почему? Да потому что они приходят на спектакль послушать не про меня 50-летнего, а про себя. Я создаю такие произведения, которые обращены к общему универсальному жизненному опыту людей разного возраста и даже пола. Многие из них переживают то же, что и я в годы своего взросления, живут или прожили близкую мне жизнь. На мои постановки ходят обычные люди, которые работают, учатся или хотят учиться. У которых есть семья или они хотели бы её создать. Люди, у которых есть дети или они хотят иметь детей. А какие-то бездельники бонвиваны (устар. «человек, живущий в собственное удовольствие, богато и беспечно; кутила, весельчак»), какие-то вымороченные странные персонажи не ходят. Они про себя ничего не услышат.
 Аналогов нет
– Не кажется ли вам, что вы были первым стендапером России? Как вы относитесь к современным стендап-комикам?
– Я вообще первый и единственный настоящий стендапер в России. Дело в том, что тот стендап, который делают участники телепрограммы Comedy Club и прочие производные, – это калька с американского, британского и немецкого формата. В Германии даже есть чем-то похожее политическое кабаре. Российские стендаперы, безусловно, не справились с задачами жанра, как мощные зарубежные комики. Они не в силах создать такие объёмные произведения, как заграничные авторы, у которых в монологах есть полифония. Но русским людям, наверное, это и не нужно. Наши стендаперы занимаются тем, что усиленно выбивают из публики смех. Любым способом – без лирики, амплитуды, диапазона. Но у моих зрителей другие запросы…
 – Что вы имеете в виду?
– Понимаете, во всём мире очень популярны комиксы, среди которых встречаются выдающиеся произведения. Есть люди, которые только ими и живут. А в России и Беларуси комиксы не приживаются. Потому что люди не могут относиться здесь серьёзно к листанию книги, состоящей из картинок. Как бы прекрасно они не были нарисованы. Люди в Беларуси и России читают книгу для духовного обогащения. Недаром говорится: «Поэт в России – больше, чем поэт». Тот тип театра, который я сделал, – это и есть русский стендап. Но только он не интерактивный, а лирический. Связан с переживаниями глубинных жизненных процессов, обращён к самому сокровенному в человеке. Остальной стендап – это просто эстрада. Я не говорю, что они хуже. Мы просто находимся в разных лигах. Граждане России и Беларуси не будут относиться серьёзно к юмористам, которые занимаются так называемым стендапом. Кому придёт в голову на постсоветском пространстве брать интервью у каких-то стендаперов по поводу политических событий или интересоваться мнением о том, что происходит в глобальном смысле в мире? Их мнение никого всерьёз не интересует. Они клоуны. Понимаете? Напротив, жители Америки и Англии слушают своих комиков с серьёзнейшим вниманием, потому что это те люди, которые несут в массы что-то общечеловеческое, серьёзное, в том числе и свою гражданскую позицию.
– А что говорят о ваших постановках зарубежные артисты?
– После спектакля в Лондоне ко мне за кулисы пришли знаменитые комики. «То, что ты делаешь на сцене, – очень странно. Мы так не можем и даже не представляли, что кто-то способен так работать», – сказали они. Аналогов тому, что я делаю, действительно нет. Но, тем не менее, если говорить об общеевропейских культурных движениях, то они имеют много общего с моим творчеством. Я удивился, когда в 2001 году, воплотив на сцене спектакль «Одновременно», узнал, что в это же время в Европе вышло ещё два похожих произведения. Помните французский фильм «Амели»? Это не что иное, как спектакль «Одновременно». Это кино о том, что такое мгновение жизни. Чем живёт огромный Париж и весь мир в одну секунду. В Норвегии вышел роман «Наивно. Супер» Эрленда Лу. Почти о том же. Как будто трёх авторов посадили в одну комнату, и мы в один год сделали три крайне похожих произведения, питаясь из какой-то общей информационной среды. Это было удивительно.
 О современном человеке
– Писатель Дмитрий Быков сказал о вашем новом автобиографическом романе «Театр отчаяния. Отчаянный театр», что он даёт представление о современном человеке. Какой он, на ваш взгляд?
– Мне 51 год. Я, конечно, современный человек. Но и человек, которому 25 лет, тоже современный. Но при этом он совершенно другой по восприятию мира. Думаю, здесь можно говорить о поколении. Мы с Дмитрием Быковым одного возраста. И у нас есть большое количество претензий к нашему поколению, так как именно в его руках находятся основные капиталы страны, основная власть. И то, как сейчас живёт Россия, во многом заслуги моего поколения. Как мне представляется современный человек согласно герою романа? Это чрезмерно чувствительный, компромиссный, живущий излишними иллюзиями гражданин. Конечно, у меня иллюзий было больше, чем у людей, которым сейчас по 25 лет
 – В аннотации к спектаклю «Предисловие» говорится, что в его основе лежит тревожный, порой страшный процесс воспоминаний…
– Когда ты обращаешься к прошлому с целью найти в нём материал для литературы или спектакля, то здесь следует быть очень осторожным. Можно вернуться из таких воспоминаний очень несчастным человеком, остро ощущая безвозвратность юности, радости любви, своего детства и детства твоих детей, потому что они растут. И это всё безвозвратно уходящее. Когда работаешь над книгой или постановкой, ты выбираешь из прошлого то, что тебе необходимо. А что делать с тем, что вспомнилось и не нужно для творчества? Как выбросить эти огромные пласты, постараться забыть людей, которые там были? В спектакле «Предисловие» есть яркие эпизоды о негодяях и мерзавцах. В то же самое время в моей жизни были чудесные люди, о которых я ни слова не говорю. Да, с воспоминаниями надо быть поаккуратнее.
– Не боитесь творческого выгорания?
– Я два года писал роман «Театр отчаяния. Отчаянный театр», сопоставимый по объёму, наверное, с «Тихим Доном». Он вышел в мае. После такой огромной работы живу сейчас без замысла. И ничего не боюсь. Ну, не будет замысла и не надо. У меня с 2001-го по 2008 год не было ни одного спектакля. Я писал книги, так как мне не приходили театральные идеи. В 50 лет мне открывались новые смыслы, которые нашли выражение в постановке «Предисловие». Эти смыслы доступны и 20-летнему человеку. В этом юном возрасте я смог бы их понять, но не смог бы выразить в слове, как сейчас. Я никогда ничего не боюсь, но и намеренно ничего не выдумываю. Нужно просто жить, и замысел придёт.
 Только писательский труд
– А какой спектакль для вас самый дорогой?
– «Как я съел собаку», потому что он изменил мою жизнь. И, в сущности, роман «Театр отчаяния» – это история создания этого спектакля, который повлиял на весь театральный контекст. Этого никто не ожидал, и меньше всего я. Постановка «Дредноуты» для меня является самой странной. Она лежит у меня в кармане у сердца. Я отказался от спектакля «Планета», который закончился с моим 40-летием. И в «+1» я перестал играть, потому что почувствовал, что в 50 лет меня совершенно не тревожит сорокалетняя тема одиночества, когда тебе открывается, что, в сущности, любой человек христианского сознания тотально одинок, и ничего его не спасает. А «Дредноуты» я сыграю и в 70.
– К футболу вы тоже по-прежнему безразличны, невзирая на последний чемпионат мира?
– Да. Он мне тоже безразличен. Я не очень люблю футбол, и ещё меньше людей, которые очень сильно любят футбол.
– Но спортом, судя по последним фото в «Инстаграме», занимаетесь…
– «Инстаграм» я не веду. Это делает какой-то неизвестный мне человек. Мы не можем его остановить. Хорошо ещё, что он загружает посты довольно деликатно. Но кто этот человек?! И в каком городе живёт? Может, в Гомеле? Я не знаю.
 – Как всё-таки поддерживаете форму? Это фитнес, диета?
– Никакого спорта. Это всё напряжённый писательский труд. Так и пометьте. И спасибо маме с папой за хорошие гены. К тому же в спектакле «Предисловие» показываю пантомиму, которую не исполнял 29 лет. Причём в чёрном трико. Так что мне необходимо быть в форме.
 |
 |
| ПОЛНАЯ ВЕРСИЯ СТАТЬИ |